Рассказы об Алабаях.

Рассказы об Алабаях.



Вот такие они, наши собаки. (не весело...)

Александр Руденко.

Ыван-алабай.

Этого щенка среднеазиатского волкодава (алабая) чабаны-таджики назвали Иваном. Опершись на разъезжающиеся в разные стороны лапы, он сразу заявил о своем независимом характере. Как непослушный ученик не приемлет наставлений своих педагогов, так и Иван не поддавался никакому чабанскому воспитанию. Но если школьные учителя в отместку вкатывали неслуху-ученику двойки, то чабаны лупили своенравного пса чем попало и совсем не кормили бедолагу. Однако Иван, на удивление, быстро рос и креп. Во время долгого и нудного перегона отар овец он, улучив момент, исчезал с зорких глаз чабанов. В населенных пунктах удачно промышлял по базарам, в горах ловил сурков, перепелок, уларов. Молодому, ловкому и сильному псу это было раз плюнуть. Тем паче и масть его, желто-коричневая, соответствовала горному пейзажу: среди скал он был почти невидим.

В общем, природа и чабанская методика воспитания сделали Ивана суперпсом. И однажды он решил покинуть опостылевших хозяев. Собачье счастье улыбнулось ему при прогоне отары вблизи лагеря нашей геолого-изыскательской партии.

Сначала Иван разведал, что это за люди, от которых и пахнет совсем по-другому, и собак они не обижают. Его не прогнали, дали хлеба и огромную вкусную кость, а здешние собаки быстро признали Иваново первенство. И здоровенный серьезный пес с обрезанными по чабанским законам ушами и хвостом стал жить у геологов. Правда, мы еще не знали имени невесть откуда пришедшей к нам собаки. Но через неделю в лагерь заявились два бородатых человека в грязных чалмах и халатах. Опираясь на длинные палки, они просверливали глазами каждый уголок нашего геологического "табора".

– Начальник, – обратились бородачи к подошедшему замначпартии Николаю Костюку, – отдай наш собака.

– Мы здесь даже рабочих не удерживаем, не то что собак, – отвечал он. – Какая ваша – забирайте, если пойдет к вам.

Вот тут-то мы и узнали, что нашего нового пса зовут Иваном – так его подзывали чабаны. Иван же попятился от своих хозяев и дал стрекача в горы. Но чабаны, верно, хорошо знали его нрав. Сделали крюк по горам, вошли в лагерь с другой стороны, накинули на вернувшегося пса петлю и увели с собой. Да он и не особенно сопротивлялся. Очевидно, уже прикинул в уме план своего полного освобождения из чабанской кабалы.

Утром Иван снова появился в лагере, ко всеобщему ликованию геолого-разведочной братии: видимо, ночью перегрыз веревку. Его хорошенько накормили: "Лопай, друг! Если вернулся, теперь мы тебя не отдадим". Тут же состоялась дискуссия на тему, как называть пса. Решили оставить имя, данное чабанами, так как оно стало его путеводной звездой к русским геологам. Свой, значит. Но все-таки кличку несколько видоизменили: пусть будет Ыван. В таджикском языке нет звука "ы", и таджики его не выговаривают. Будут подзывать Ивана, а он Ыван. И несостоявшийся овечий страж был принят в коллектив геологов.

Чабаны на следующий день вновь заявились за собакой. Но "перекрещенный" пес уже сам встретил их. Бросился на своих вчерашних хозяев, и его едва удалось оттащить.

– Все, – подвел итог Костюк. – Сами видите, как вас любит собака. Больше сюда не ходите.

Минула еще неделя. Сижу у палатки, маршрут по карте на завтра определяю. Рядом Ыван развалился, посапывает, собачьим снам внимает. Вдруг слышу глухие хлопки откуда-то сверху со скал, и что-то дырявит землю почти рядом с псом. Он встрепенулся и задергал обрубками ушей. "Э, так это же по нам из мелкашки стреляют!" Похватали мы ружья и – к скалам, где засел неведомый неприятель. Но оказалось – неугомонные чабаны вынесли псу-"изменнику" смертный приговор.

Мы наставили ружья на незадачливых мстителей.

– Вот что, ребята, – сказал Костюк. – Еще раз придете – я за ваши бестолковые головы не ручаюсь. У нас тут парни быстро вам мозги вышибут.

Это верно. В горы вместе с геологами забирались "крутые" мужики, у которых, мягко говоря, были разногласия с властями. Они вкалывали на всех тяжелых работах по геологическим изысканиям. Но это были люди из тех, кто сам пропадет, а товарища в беде не оставит. Немудрено, что такая "компания" и приглянулась свободолюбивому псу.

Ыван оказался поистине независимой собакой. Не хотел он быть и дармоедом. Каждое утро мы с любопытством наблюдали, как вокруг вожака Ывана собиралась вся лагерная свора. Шли они на промысел – охотились на сурков и любую другую съедобную живность, которой в урочище Руфигар водилось предостаточно.

Ыван был прирожденный охотник. Осторожно подкрадываясь, он замирал перед броском, потом так отталкивался задними лапами, что из-под них летели ошметки дерна, и в мгновение разделывался с сурком. Насытившись вдоволь, Ыван обязательно приносил в лагерь одного-двух сурков и клал их у вагончика начальника партии.

Пришла в горы зима. Снега здесь наваливает много, да еще вьюги, бураны. Пора было сматываться.

Ывана забрать с собой хотели многие. Но пес, выросший в горах, слитый с природой, в городе жить не будет, тем более с его характером. Ыван даже к вертолету не пришел прощаться. Исчез из заснеженного лагеря и поселился вблизи соседнего кишлака Гускеф. Как умудрился выжить лютой зимой – одному ему известно.

Весной пес вернулся в лагерь.

Худющий, в чем душа собачья только держится. Приплелся к кухне и улегся на пороге. Навалили ему еды под самый нос. Уплел половину: понимал, что после длительного голода обжираться опасно.

Вскоре геологоразведка в республике стала сворачиваться. Развалилась огромная страна, следом подкатила гражданская война в Таджикистане. Ыван словно понял, что геологи в этот горный край уже не вернутся, и "согласился" жить со мной в Душанбе. Невеселая для него пошла жизнь. Впрочем, не только для него. Голод брал в кольцо всю республику. Хлеб при развозке по магазинам теперь сопровождали увешанные оружием боевики. В очередях за ним гибли люди. Потихоньку стали есть собак, не брезговали и кошками.

С приходом к власти якобы конституционного правительства пришлось надеть погоны офицера армии Таджикистана и мне. И Ыван вновь оказался со мной в горах.

Разумеется, на войне опасность всюду. Но Ыван был на редкость смелым псом. Не боялся мощного огня нашей реактивной установки "Град". Мужественно пережидал и артиллерийские обстрелы таджикской оппозицией нашего лагеря, находясь вместе с офицерами под маскировочной сеткой. А когда "развлекающиеся" солдаты наставляли на него автомат, не ретировался, поджав хвост, как другие собаки, а показывал "игрунам" свои весьма крупные клыки. К солдатам-таджикам вообще относился весьма прохладно. Всю жизнь не ладил с местным населением.

На этой чужой войне я служил военным корреспондентом. Войны, известно, добрыми не бывают. И что такое "справедливая война", для меня – темный лес. Тем более эта, которая являлась борьбой за власть без малейшего намека с обеих сторон на построение благополучного государства. Очень скоро мои мысли привели меня куда и следовало – в тюрьму.

Как узнал Ыван, что я там, хоть расстреляйте, не знаю. Может, подсмотрел за моими сослуживцами, кто тайком носил мне передачи… Через пять месяцев, когда не удалось засадить меня на четыре года за решетку, мы встретились у ворот тюрьмы.

Конечно, квартиру мою, как врага таджикского народа, заняли. И свобода не стала для нас с Ываном сладким словом. Преследования продолжались. Помогли пограничники – увезли на границу. Мой пес ходил с русскими пограничниками в наряды, гонял камышовых котов и вдоволь лопал на каждой заставе, так как быстро стал всеобщим любимцем.

Через месяц мы вернулись в Душанбе. Я – с материалами о границе, Ыван – с памятью о новых друзьях-пограничниках. Квартира, где мы поселились, открыта, а в ней два таджикских милиционера по всем углам шарят. "Много нашли?" – спрашиваю. Один вытащил из кармана гранату. "А вот, смотри, гад, что у тебя нашли…" И осекся. В комнату влетел здоровенный пес. Второй мент схватился за автомат. Все произошло за секунду. Ыван прыгнул на первого милиционера. И тот, не сознавая, что он делает, либо от страха рванул чеку гранаты. Меня швырнуло за дверь. Выхватив пистолет, заглянул в дверной проем. В комнате царила смерть. Ыван еще жил, но глаза, смотревшие на меня, быстро мутнели.

Александр Руденко.

Прощание с вожаком.

Кличка у него была, на мой взгляд, самая чудная и неподходящая для серьезной собаки — Кулек. Ну ничего себе, кулечек пряников: в холке за девяносто сантиметров, да и весом килограммов примерно столько же. Громадная зверюга с тяжелой лобастой головой и весьма мрачным взглядом. При этом уши лопухами и длинная шерсть, свисающая с боков отдельными прядями, — не собака, а мамонт какой-то, только без хобота. Порода этого странного зверя называлась московская сторожевая, я таких раньше и не видывала.

«Почему же все-таки он — Кулек?» — «Понимаешь, — задумчиво протянул Тарик, — их в помете два щенка всего было, девка да он. Вот он как налопается каши, так еле ползает, а на руки поднимешь — как куль с мукой, ну вот и пошло: Куль да Девка».

Несмотря на страхолюдную внешность, Кулек был очень добродушен. И хотя его породу специально создавали для охраны, для караульной службы, пес в жизни не напал ни на одного человека. Может, не в родню пошел, а «из родни», а может быть, просто хорошо представлял свою силу. А силушка у него была немереная: мы с приятельницами не раз шутки ради садились на Кулька верхом. А он шел как ни в чем не бывало, и лишь пройдя с десяток шагов, соображал, что на нем, кажется, опять ездят, и стряхивал со спины очередную «амазонку».

Прочие собаки безоговорочно признавали в нем вожака. Стая у него подобралась под стать ему самому: кобель-кавказец, несколько крупных сук, ну и, конечно, его подросшие щенки. Других «москвичей» в питомнике не было, но Кулек не оставался без женской ласки. Что он делал виртуозно и без колебаний, так это добивался понравившейся ему суки. А то, что избранница — борзая, азиатка или лайка, — кобеля совершенно не волновало. Подумаешь, вольера с течными суками заперта, — а в дверь грудью с разбегу, а?! Здравствуйте, девочки, а вот и я! Девочки млели от восторга, и через два месяца на питомнике появлялись очередные щенки, лобастые и мохнатые, все в отца.

Я не видела, чтобы он с кем-нибудь дрался. Да и зачем? Стоило Кульку поднять голову и взглянуть на провинившегося, как тот пес распластывался по земле и исчезал с глаз долой. Его авторитет был столь высок, что прочие кобели в присутствии Кулька просто не смели задрать лапу, вдруг он счел бы это вызовом. В самых крайних случаях, когда кто-нибудь из молодых явно нарывался, гигант тихо ворчал, приподняв брыли, и этого вполне хватало.

Как-то для одного из фильмов понадобилось снять сцену собачьей драки. О боях собак в то время и слуху не было, и в питомнике, понятно, мы всячески избегали стычек между собаками. Но тут по сценарию без драки не обойтись: испуганный ею немой мальчик должен заговорить. Так что обдумали технику безопасности: как избежать серьезных травм собак, как быстро растащить их, когда сцепятся, и выпустили Кулька с его стаей на другую стаю питомника. И тут Куль чуть не поломал всю малину, благо киношники, а потом и зрители не поняли, что происходит в кадре.

При первой же попытке своего товарища кавказца схлестнуться с противником Куль ударом корпуса сбил обоих на землю, а потом переключился на сук. Тех он просто разогнал по кустам, разок рявкнув, и замер, как изваяние, только грудь чуть вибрировала от сдерживаемого рыка. Съемочная группа была в восторге: «Просто отлично, давайте еще раз, чуть не в кадре было». Мы переглянулись: «Ну уж нет, дублей не будет, как и договаривались».

Ставить Кулька на охрану было делом совсем пропащим. Во-первых, километр до блокпоста он шел так неспешно, что терпение просто лопалось. Он наслаждался прогулкой, нюхал цветочки, любовался звездами, мог просто замереть, глядя в пространство. На все попытки его поторопить он отвечал обиженным взглядом: мол, чего бежать-то, ты посмотри, какая красота вокруг. Придя же на пост, он добросовестно выкапывал яму, укладывался в нее и засыпал.

Дни складывались в месяцы, те в годы, а Куль, казалось, не менялся. Он был все тот же философ и добрая душа. Но в эту зиму он как-то сразу сдал: ввалились глаза, потускнела шерсть и, самое страшное, резко увеличился и отвис живот. Пес стал двигаться осторожно, все больше лежал. С каждым днем ему становилось все хуже. Он худел на глазах и иногда во сне тоненько постанывал. Похоже, его сжигал рак.

Было самое начало весны. В тот день все собаки питомника были странно беспокойны. Я зашла к Кульку; теперь он жил один в вольере, прочих собак переселили, чтобы не беспокоить страдальца. Пес лежал на боку в забытьи и дышал редко и неглубоко. Я положила руку ему на грудь, сердце билось точно нехотя: удар, пауза, удар. И вдруг все собаки питомника завыли в голос. Это был единый дрожащий стон горя и тоски. Лапы Кулька дрогнули, вытянулось и обмякло тело, сердце больше не билось. А за стенами вольеры все звенел многоголосый хор: собаки оплакивали уход вожака.

Автор Мычко.

Какие печальные рассказы